Если вы находитесь в России или планируете в нее возвращаться, вам нельзя репостить наши материалы в соцсетях, ссылаться на них и публиковать цитаты.
Подробнее о том, что можно и нельзя, читайте в карточках.
В июне на канале Юрия Дудя вышло интервью c журналистом Денисом Катаевым, известным по работе на телеканале «Дождь». После начала войны в Украине он эмигрировал во Францию. Там Катаев начал работать на местной радиостанции, завел телеграм-канал про местную жизнь и искренне проникся симпатией к президенту Эмманюэлю Макрону.
Политолог Саша Листратов, редактор телеграм-канала о французской политике «алло, макрон», тоже посмотрел это интервью. По его мнению, Денис Катаев идеализирует французскую политику, противопоставляя ее России как пример успешной демократии. Чем опасна такая позиция и в чем конкретно ошибается Катаев — Саша Листратов разобрал для DOXA несколько его высказываний.
- ДизайнерДизайнерВитя Ершов
- Публикация26 июня 2025 г.
«Я очень люблю Францию и прекрасно отношусь к Эммануэлю Макрону»
«Он президент развития и рациональности», — утверждает Денис Катаев. Макрон, по его мнению, современный, адекватный и решительный политик, способный мыслить категориями будущего, а не прошлого. Он выражает, как говорит Катаев, «абсолютно мой взгляд на этот мир, веру и оптимизм».
Между тем, рейтинг одобрения Макрона в июне, по официальным опросам, — всего 21–29%. Это один из самых низких показателей за все его президентство. Даже в апреле 2020 года, на фоне локдауна, рейтинг достигал максимальных 46–50%. Все чаще его стиль правления описывают как авторитарный: французский политолог Брюно Котре, например, отмечает, что второй срок Макрона сопровождается укреплением «вертикали власти», другой политолог Люк Рубан считает, что общество все больше ощущает дефицит демократии.
Катаев считает, что французы просто не понимают пользу неолиберальных мер, продвигаемых президентом. Среди наиболее резонансных — пенсионная реформа 2023 года, проведенная в обход парламентского голосования, что как раз и спровоцировало масштабные протесты и серьезное падение рейтинга Макрона. Ранее аналогичный эффект вызвали изменения в трудовом законодательстве, упростившие процедуру увольнений и ослабившие влияние профсоюзов. Катаев иронично комментирует очередной виток протестов вокруг пенсионной реформы: «Уже третий год подряд они [левые] танцуют вокруг этой темы, по которой любой вменяемый экономист даже спорить не станет». Однако то, что Катаев называет «нежеланием работать» или «иррациональностью», — неотъемлемая часть французской политической культуры.
Свобода здесь — не декоративная идея, а живая традиция постоянного сопротивления.
Протестовать — это не абстрактная «национальная черта», как думает Катаев, а историческая привычка бороться с любым проявлением злоупотребления властью — от студенческих и рабочих протестов в мае 1968 года до массовых акций движения «желтых жилетов»Масштабное протестное движение, названное так из-за того, что ее участники носили светоотражающие жилеты. в 2019 году. За этой привычкой стоит огромная инфраструктура: десятки левых партий, сотни профсоюзов, десятки тысяч ассоциаций, объединений, низовых инициатив. И когда власть начинает игнорировать эти структуры — она неминуемо получает в ответ переполненные людьми улицы и масштабные забастовки.
Макрон все чаще становится объектом критики не только со стороны радикальной улицы, но и со стороны ведущих французских медиа. L’Humanité, Mediapart, Libération и многие другие регулярно публикуют материалы, в которых Макрона называют проводником интересов капитала, технократом, разрушающим основы социальной модели Франции. Его реформы, особенно пенсионная, навязываются без обсуждения. Журналисты критикуют Макрона за роспуск парламента с последующим объявлением внеочередных выборов в 2024 году.
'%3e%3cpath%20d='M1750.71%20741.753C1704.49%201003.85%201298.63%201151.37%20844.192%201071.24C389.753%20991.112%2058.8224%20713.679%20105.038%20451.577C151.254%20189.475%20557.114%2041.9581%201011.55%20122.088C1465.99%20202.218%201796.92%20479.651%201750.71%20741.753Z'%20fill='url(%23paint0_linear_1153_539)'/%3e%3c/g%3e%3cdefs%3e%3cfilter%20id='filter0_f_1153_539'%20x='0.726562'%20y='0.273438'%20width='1854.29'%20height='1192.78'%20filterUnits='userSpaceOnUse'%20color-interpolation-filters='sRGB'%3e%3cfeFlood%20flood-opacity='0'%20result='BackgroundImageFix'/%3e%3cfeBlend%20mode='normal'%20in='SourceGraphic'%20in2='BackgroundImageFix'%20result='shape'/%3e%3cfeGaussianBlur%20stdDeviation='50'%20result='effect1_foregroundBlur_1153_539'/%3e%3c/filter%3e%3clinearGradient%20id='paint0_linear_1153_539'%20x1='390.985'%20y1='200.74'%20x2='1850.21'%20y2='683.967'%20gradientUnits='userSpaceOnUse'%3e%3cstop%20stop-color='%23FF39DF'/%3e%3cstop%20offset='1'%20stop-color='%23B53DFF'/%3e%3c/linearGradient%3e%3c/defs%3e%3c/svg%3e)
Это, как и жесткое подавление протестов с участием полиции, вызывают ощущение демонтажа демократических механизмов управления страной. Дополнительную тревогу вызывает и чрезмерно тесное сотрудничество власти с частными крупными компаниями вроде McKinsey.Для многих, особенно в среде левых и профсоюзов, Макрон стал воплощением оторванной от общества власти. Так, лидерка крупнейшего профсоюза CGT Софи Бине в 2024 году сравнивала его с Людовиком XVI, который заперся в Версале, отметив, что президент «утратил связь с реальностью» и действует так, будто народного недовольства просто не существует.
«Левая идея загубила Францию»
«И завела ее в экономический тупик… Откуда брать деньги? Давайте еще больше обложим налогами богатых, а сами будем сидеть в Люксембургском саду и ничего не делать», — говорит Катаев. Он предполагает, что никто во Франции не хочет работать, все надеются на пособия и только лишь хотят усилить налоговую нагрузку на богатых, которые и так уже «тащат» на себе всю экономику. Сторонники такого взгляда регулярно апеллируют к провалу левой модели — мол, высокие налоги (как 75 % для сверхбогатых при президенте Франсуа ОлландеФрансуа Олланд — президент Франции (2012–2017) от Социалистической партии, пришедший к власти под левыми лозунгами и обещаниями социальной справедливости, но в итоге реализовавший праволиберальный курс: жесткую бюджетную политику, уступки бизнесу и ослабление трудовых гарантий.) привели лишь к бегству капитала и утечке инвесторов.
Подобный взгляд на политическую жизнь давно стал привычной частью неолиберального арсенала. Якобы левые — недальновидные мечтатели, живущие за счет «ответственного» меньшинства. Психолог Джордан Питерсон регулярно противопоставляет «наивных» сторонников социальной справедливости «реалистам», способным брать на себя ответственность. Во Франции этот дискурс тоже подхватывали: например, Николя Саркози в 2007 году заявлял о необходимости «покончить с духом мая 1968 года», упрекая левых в утопизме.
В основе этой риторики — представление о налогах как своеобразном оброке, наказании за успех.
Социальные гарантии тут трактуются как избыточный каприз, разлагающий трудовую этику. Но налоги — это не побор, а форма коллективной ответственности. Они позволяют финансировать то, без чего общество не может существовать: здравоохранение, образование, социальная инфраструктура. Например, по данным INSEE (Национального института статистики и экономических исследований Франции), перераспределение через налоги, социальные трансферты и общественные услуги составляет около 25 % чистого национального дохода страны — более 500 миллиардов евро в год, при этом 57 % населения являются чистыми получателями этой системы.
Это перераспределение не только укрепляет социальную сплоченность, но и дает прямые экономические преимущества: снижает расходы на борьбу с бедностью и последствиями социальной дезинтеграции, стимулирует внутренний спрос за счет поддержки низкодоходных групп, а также создает устойчивые условия для инвестиций и роста человеческого капитала.
Но давайте посмотрим, как именно «левые идеи загубили Францию». С 1997 по 2002 год во Франции у власти находилась «объединенная левая» коалиция, ее возглавлял премьер-министр Лионель Жоспен. На этот период пришлись ключевые социальные реформы, многие из которых остаются неотъемлемой частью французской повседневности и сейчас: введение 35-часовой рабочей недели, создание универсальной медицинской страховки, учреждение гражданского пакта солидарности (легальной формы союзов, признанной для всех, включая однополые пары), принятие закона о жилищных квотах.
Тогда же во Франции реформировали SMIC (аналог МРОТ) — минимальную заработную плату, которая составляет на июнь 2025 года после налогов 1 426,30 евро. SMIC стал краеугольным камнем борьбы с бедностью: он индексируется ежегодно с учетом инфляции и роста зарплат и обеспечивает миллионам работников право на достойное вознаграждение за свой труд.
Принцип социальной справедливости воплощался и в области прав человека. В 2013 году Франция легализовала однополые браки — несмотря на массовые протесты правых, решение было принято правительством социалиста Франсуа Олланда, став символом признания равных прав вне зависимости от сексуальной ориентации. А в 2024 году, усилиями как левых и центристов, так и феминистских сил, право на аборт было включено в Конституцию — впервые в мире.
Экономика при этом не только не разрушилась — напротив, когда государственная политика ориентирована на принципы социальной справедливости, растет занятость, укрепляется доверие к институтам, а общество в целом становится устойчивее.
Так, французская организация Alerte показала, что борьба с бедностью — это инвестиция с положительной экономической отдачей: дополнительные расходы в размере 18 миллиардов евро в год в долгосрочной перспективе не только полностью окупаются, но и позволяют значительно сократить косвенные издержки на здравоохранение, правосудие и другие сферы, одновременно стимулируя экономический рост и поступления в бюджет за счет роста занятости и производительности труда.
Кроме того, по данным журналистов Le Monde, повышение доходов беднейших 20% населения на 1% приведет к увеличению ВВП на 0,38 % в течение пяти лет, тогда как аналогичный прирост доходов у 20 % самых обеспеченных ведет, напротив, к снижению ВВП на 0,08%.
В 2024 году во Франции появился Новый народный фронт — коалиция левых сил. Ее участники в том числе предлагают реформировать систему налогообложения, ограничить прибыль с ренты и снизить пенсионный возраст до 60 лет и восстановить социальную инфраструктуру, разрушенную в результате реформ Макрона.
«Я не согласен с тем, что во Франции есть исламофобия»
«Есть законЗакон № 2010-1192 2010 года запрещает сокрытие лица в общественных местах во Франции (включая никаб)., запрещающий носить никабМусульманский женский головной убор., и он касается не только мусульманок. Франция — светское государство, и все честно», — считает Катаев. Формально закон провозглашают нейтралитет ко всем, но на практике он применяются избирательно — прежде всего полицией, чиновниками и администрациями учебных заведений, где чаще всего фиксируются случаи давления и ограничений в отношении женщин-мусульманок.
Например, в 2023 году министр образования Габриэль Атталь ввел запрет на ношение абайи в школах — свободного длинного платья, которое не является религиозным символом в юридическом смысле. После этого около 67 школьниц были отстранены от занятий, так как отказались сменить одежду.
Тогда даже Государственный советГосударственный совет Франции (Conseil d’État) — это высший административный суд и консультативный орган при правительстве, который следит за законностью действий государства и даёт заключения по проектам законов. признал, что такая одежда не нарушает светский закон, но при этом постановил, что она «демонстрирует религиозную принадлежность» и поэтому подлежит ограничению. Решение вызвало протесты со стороны учительских профсоюзов. Еще раньше, в 2021 году, 17-летнюю школьницу отстранили от занятий за черную длинную юбку — администрация школы посчитала ее «слишком религиозной».
Речь здесь идет вовсе не о нейтральной защите светскости, а о культурной норме, требующей от женщин-мусульманок быть незаметными, подстраиваться под абстрактный образ «республиканской женщины». Французская правозащитница и феминистка Рокайя Дьялло замечает: «Мы утверждаем, что женщины свободны в своем выборе — но стоит им выбрать платок, как этот выбор сразу объявляется ошибочным. Это не освобождение. Это контроль».
Антрополог Хамза Эсмиля пишет, что с конца 1990-х во Франции создавался образ мусульман как общественной угрозы: сначала были разговоры об «исламизации пригородов», затем — законы против платков, а потом и программы «борьбы с радикализацией». Все это, подчеркивает он, не спонтанная реакция на какие-то проблемы интеграции мусульман, а элемент сознательной политики — идеологического конструирования «мусульманской проблемы», превращенной в символ тревог современной Франции. В итоге французская светскость, задуманная как защита принципа республиканского нейтралитета, все больше используется как средство исключения.
«Я верю во французский суд»
«Я верю в независимость суда. Суд — это состязательность. И в состязательность во Франции я верю», — еще один ключевой тезис Катаева. За этой формулой стоит не просто доверие к правовым процедурам, а идеализированное представление о Франции как о пространстве полной юридической нейтральности, где суд гарантирует справедливость по определению.Однако уверенность в состязательности и беспристрастности французского правосудия вступает в противоречие с реальностью.В последние годы французские медиа неоднократно фиксировали случаи политизации судебных процессов, давления на судей и спорных решений, вызывавших общественные протесты. Даже в зрелой демократии судебная система не застрахована от уязвимостей, а вера в ее безусловную справедливость — скорее идеологическая проекция, чем результат трезвого анализа.
Так, газета L’Humanité подробно освещала начало процесса над пятью сотрудниками почтовой службы La Poste в департаменте О-де-Сен, которых в июне этого года судили после участия в профсоюзной забастовке. Поводом стало то, что они дважды входили в административное здание компании, чтобы добиться переговоров с руководством. За эти действия им предъявили обвинения в «нарушении порядка в служебном помещении» и даже «применении насилия» — по версии обвинения, из-за словесного конфликта с охраной.
«Наши резисторы заказывает сам Илон Маск»: Саша уехал из России в Израиль и там устроился на завод
А потом наступило 7 октября
Прокуратура требует по пять лет лишения свободы для каждого и штрафы до 75 тысяч евро. И это несмотря на то, что их действия были направлены на реализацию конституционно гарантированного праваСтатьи L2511‑1 – L2512‑1 Трудового кодекса Франции. на коллективный протест и забастовку. При этом суд отказался приобщать к делу видеозаписи с места событий — единственные доказательства, которые могли бы подтвердить позицию защиты, — и фактически встал на сторону работодателя.
Другой резонансный случай приводит Mediapart — история 73-летней активистки «Желтых жилетов» Женевьевы Леже, получившей черепно-мозговую травму после разгона мирной демонстрации в Ницце. Судебное разбирательство сначала затягивалось, а затем завершилось по сути оправданием действий полиции. Ни санкций, ни признания неправомерности — только формальное объяснение, прикрывающее насилие. И такие случаи не единичны: французская судебная система в контексте протестных акций регулярно демонстрирует склонность защищать существующий порядок, а не права граждан.
Кроме того, Le Monde отмечает усиливающуюся закрытость судебной системы: журналистам все чаще ограничивают доступ к материалам дел, а суды буквально «баррикадируются» от прессы, отказываясь от диалога и прозрачности. Более того, давление испытывают и сами репортеры — некоторые из них сообщали о том, что стали объектами расследований со стороны внутренней разведки (DGSI), целью которых было установить источники информации, которыми пользуются журналисты.
Да, во Франции, при всех ее проблемах, суды обладают институциональной автономией, в то время как в России судебные решения нередко принимаются по звонку судье из администрации президента или правоохранительных органов. Но возводить французскую систему в идеал, как делает Катаев, — значит игнорировать реальность. Французский суд — это не нейтральная арена, он способен тоже действовать репрессивно, обслуживать интересы власти и подавлять право на свободу самовыражения.
