Антифашист, который стал немецким депутатом

Связаться с Фератом через его команду оказывается не так просто — в приоритете медиа, которые читают в Берлине — но зато сам он довольно быстро отвечает на мое сообщение в телеграме. В голосовухе он говорит: «Ну, понимаешь, если я проиграю, у меня будет много свободного времени. А если выиграю, то не знаю. Давай пока договоримся на среду». После уверенной победы на выборах он не переносит встречу и предлагает мне подыскать кафе на районе. Я задумываюсь: как же найти приватное место в районе, в котором плакат с фото Ферата висит на каждом столбе? В итоге я выбираю просторное кафе, которое днем пустует — но и в нем Ферата тепло встречают официант и пара молодых посетителей.

Ферат избирался в своем родном Нойкельне. Это район западного Берлина, который известен обилием мигрантов. Сначала турецких, которые приезжали в Германию с 1970-х, а затем и сирийских в 2010-е. Сегодня на улицах также можно часто услышать украинскую и русскую речь. Район считается модным, но в то же время злачным и небезопасным. Кажется, как раз в таком левацком и мигрантском районе у Ферата было больше всего шансов победить на выборах, но на самом деле с ним соревновалось несколько других левых кандидатов, в том числе бывший депутат от района от социал-демократов (тоже турецкого происхождения) и кандидатка от «Зеленых».

До начала интервью Ферат жалуется мне, что прошлый год был для него очень тяжелым: сначала операция, потом смерть дедушки. А между этим — обвинения в антисемитизме, которые посыпались на Ферата за поддержку задержанных пропалестинских протестующих в Нойкельне. Через несколько дней после выборов крупная газета Tagesspiegel назвала его «радикальным активистом», который «поляризует даже свою собственную партию». Глядя на Ферата и на то, как осторожно он выбирает любые формулировки на тему Израиля и Газы («я не на стороне палестинцев, я на стороне прав человека»), эти обвинения кажутся мне особенно абсурдными.

Как же антифашисту курдского происхождения удалось стать депутатом в стране, в которой антимигрантские настроения становятся все сильнее? Я попытался разобраться в этом в нашем разговоре с Фератом.

Твоя семья переехала в Германию в 1970-е. Расскажи, как твои родители приехали сюда и чем они занимались.

У моей семьи курдское алевитскоеАлевизм — это религиозная традиция, которая сочетает элементы ислама, суфизма и народных верований. Большая часть алевитов живут в Турции. происхождение. Мои родители родом из города Сивас в центральной Анатолии. Отец изначально приехал в Берлин изучать политику, но ему пришлось бросить университет, чтобы содержать семью. Сначала он работал курьером, а мама — портной. Потом они открыли курдский ресторан — дела шли неплохо, пока они не открыли второе заведение и не прогорели. Затем отец открыл страховое агентство, которое обслуживало мигрантов в Германии, а мама работала в семейной донерной.

Мой отец стал профсоюзным активистом, еще когда работал в Стамбуле. Мама была феминистской активистской в рамках курдского движения в Германии. Так что я вырос в очень политизированном окружении. Но они были вовлечены в турецкую политику, особенно — в защиту прав курдов и алевитов в Турции.

Я стал интересоваться немецкой политикой после неонацистских нападений на мигрантов в начале 1990-х. Меня потрясло, когда в результате поджога мигрантских домов в Мельне в 1992 году погибли несколько турецких рабочих. Я стал ходить на собрания молодежных организаций, где мы обсуждали борьбу с расизмом.

В детстве я не особо сталкивался с этой проблемой, потому что рос в курдском и алевитском сообществе. У нас не было проблем даже с турками, хотя в Германию приезжали люди разных взглядов, в том числе националистических. Но в этой стране мы все были в одной лодке, у нас были одни и те же проблемы, [поэтому мы особо не конфликтовали].

Я всегда чувствовал проблему расовой дискриминации со стороны полиции. Но особенно жестко я столкнулся с расизмом, когда закончил университет и нашел офисную работу. Там у меня было много коллег — пожилых белых мужчин с очень расистскими взглядами. И ты сидишь там и думаешь: мне нужна эта работа, я хочу сделать свою семью счастливой. Но что мне делать, когда кто-то из начальства выдал расистскую шутку? Я думаю, это одна из причин, по которой в 2014 году у меня случилось выгорание и я уехал в Турцию.

Как ты стал заниматься политикой?

После школы я получил экономическое образование в Свободном университете Берлина. Я пытался найти работу в политической сфере, но не вышло. Отец помог мне устроиться в крупное страховое агентство. Тогда я перестал интересоваться политикой. Ну, сам понимаешь: у тебя первая работа, ты впервые зарабатываешь деньги, тебя начинают волновать другие вещи. Мои друзья тогда шутили: ты ездишь на Мерседесе и говоришь, что ты антикапиталист? [смеется] Я и правда был антикапиталистом. Но в такие моменты понимаешь, что жизнь может выглядеть по-другому.

Потом где-то в 2013–2014-м у меня случился кризис, и я захотел уехать из Германии. Я женился на женщине из того же региона, откуда происходят мои предки. Я прожил один год в Анталии, но там все не сложилось, я развелся и в результате вернулся обратно. Я осознал, что Германия — мой дом. Берлин — мой родной город. Я не могу жить где-то еще.

Тогда я вернулся сюда и начал заниматься политикой. [Меня ничего не останавливало:] у меня не было работы, не было квартиры, я поселился со своими родителями. Тогда я еще не сотрудничал с Die Linke [партия «Левые»]. Я голосовал за них, но не чувствовал, что они меня представляют. В немецких партиях не так много мигрантов. Так что в основном я участвовал в уличных движениях.

После подъема «Альтернативы для Германии» в 2016 году я решил вступить в Die Linke, чтобы попытаться ему противостоять. Нойкельнская ячейка партии предложила мне стать кандидатом в Палату депутатов Берлина от нашего района, потому что в тот момент на юге Нойкельна набирала популярность «Альтернатива для Германии». [На этих выборах Ферат удвоил результаты «Левых», но сам не попал в Палату]. Так обо мне впервые узнали неонацисты.

В 2018 году они атаковали дом моей семьи. Полиция выяснила, что они специально следили за мной, чтобы узнать, где я живу, и подготовить нападение.

В тот момент я работал директором по маркетингу в частном университете. Я много занимался соцсетями, но не использовал их для политики. И в какой-то момент я подумал: «Моя жизнь и жизнь моей семьи под угрозой. Полиция знает об этом и ничего не делает. Окей, тогда я буду использовать соцсети, чтобы рассказывать об атаке на мою семью и о других нападениях ультраправых».

Так и появился мой аккаунт Der Neukoellner [в переводе с немецкого — «Нойкельнец»] — сначала в инстаграме, а затем в твиттере и тиктоке.

В 2021 году Die Linke предложили мне снова стать их кандидатом в Палату депутатов Берлина. И я сказал: «Окей, но тогда мне нужна хорошая позиция в партийном списке на выборах. Я не хочу, чтобы по всему району висели плакаты с моим лицом и чтобы после выборов на меня снова напали нацисты».

Они уже тогда предлагали мне выбираться в федеральный парламент, но я сказал, что это нереалистично. Это типичная история для немецких левых: им нужны мигрантские лица, чтобы получить голоса, но если на меня нападут ультраправые, то они ничего не смогут сделать.

В итоге меня избрали в городской парламент, где я стал спикером партии по антифашизму, миграции и климату. Я использовал эту платформу для того, чтобы поддерживать низовые движения. Люди говорили мне, что я активист в парламенте, и именно так я и пытался работать.

В прошлом году партия столкнулась с кризисом [ее покинула политикесса Сара Вагенкнехт и ее сторонники, которые выступали против миграции и за сотрудничество с Россией]. Мы обсуждали, что делать, чтобы справиться с этой ситуацией. 1 сентября прошли выборы в Саксонии и Тюрингии, где АдГ набрала очень высокие цифры, а «Левые» с треском провалились. Единственным позитивным примером была кампания кандидата Die Linke Нама Дуя Нгуена в Лейпциге, где он смог пройти в земельный парламент. Мы решили попробовать провести похожую кампанию на выборах в парламент. Вот так я и стал депутатом.

В рамках твоей кампании вы обошли больше ста тысяч квартир…

В кампании участвовали две тысячи человек. Мы обошли 139 тысяч квартир и поговорили с 50 тысячами избирателей.

Ничего себе. О каких проблемах в первую очередь говорили избиратели?

В октябре, во время подготовительной стадии, мы обошли 10 тысяч квартир, чтобы спросить людей об их проблемах. Мы начинали с вопроса: «Если бы вы могли что-то поменять, что бы вы сделали в первую очередь?».

Я немного поменял формулировку. Это была такая маркетинговая идея. Я спрашивал: «Если бы вы прямо сегодня стали канцлеркой или канцлером Германии, что бы вы поменяли?». Потому что тогда у людей сразу перед глазами появлялся образ Ангелы Меркель или Олафа Шольца.

Жители больше всего жаловались на высокую арендную плату, цены на продукты, были недовольны мусором на улицах. А еще общественным транспортом, который плохо ходит.

В конце разговора мы приглашали людей на общие собрания, чтобы обсудить эти проблемы. На встречах я рассказывал о том, что все вопросы жителей будут указаны в моей программе и я буду бороться за их решение. Я также пообещал, что такие встречи продолжатся [после моей победы на выборах] и у людей всегда будет возможность прийти на них и спросить: «Что ты сделал за последние три месяца, чтобы решить эту проблему?». Я пообещал, что всегда буду оставаться в контакте с людьми из Нойкельна.

Во время кампании с обходом квартир мы работали по такой же схеме, только теперь в конце разговора призывали проголосовать за меня на выборах.

Сначала мы сфокусировались на севере Нойкельна: тут живет много студентов и больше голосуют за «Левых» и «Зеленых». На юге Нойкельна больше правых избирателей, которые поддерживают ХДС и правое крыло СДПГ. Но и там есть три района, в которых живет много мигрантов с немецким гражданством, которые обычно не голосуют.

Я всегда оставался в центре кампании, потому что я тоже мигрант, я тут живу, я говорю на одном языке с этими людьми. Не только в том смысле, что я говорю на турецком и курдском. Но и в том, что я разговариваю как обычный человек, а не как политик или депутат.

Ваша стратегия с массовым обходом квартир оказалась очень успешной. Почему ее не использовали другие кандидаты?

Агитацию с обходом квартир использовали и другие кандидаты. Но мы вели ее более систематично. Например, [кандидат от социал-демократов] Хакан Демир поставил цель обойти 20 тысяч квартир за всю кампанию. Мы обошли 36 тысяч за один день.

Мы использовали приложение, в котором агитаторы отмечали, в каких квартирах они уже были. Мы также анализировали, кто живет в том или ином районе. Например, туда, где много студентов, мы отправляли агитаторов-студентов.

Я думаю, все дело в мотивации. Люди верят в меня, потому что я занимаюсь активизмом последние десять лет. Я всегда на связи с людьми и низовыми движениями, и они знают, что всегда могут мне позвонить и я постараюсь помочь. Что для меня политика — это не карьера. К кампании присоединились люди из самых разных групп: климатического движения, антирасистского и антифашистского движений, профсоюзов.

Нам также удалось мобилизовать мигрантское сообщество. В рамках кампании я впервые сходил в мечеть, чтобы поговорить с имамами. Они напуганы тем, что происходит, и видят, что «Левые» — это единственная партия, которая может им помочь.

В агитацию включилось и курдское движение. Они тоже ходили по квартирам, но у них был свой подход. Когда они стучатся в одну квартиру, потом проводят там целый час: общаются с одной семьей и пьют чай. В моей команде много немцев, и они не понимают такого подхода. [смеется] В таких сообществах иногда поговорить с одной семьей важнее, чем поговорить с сотней семей, потому что эта одна семья потом расскажет всем остальным.

Первым пунктом твоей предвыборной программы было обещание сократить твою зарплату с 11 тысяч евро до 2500, а остальную часть пожертвовать низовым инициативам и нуждающимся жителям Нойкельна. Как ты думаешь, это было важно для твоих избирателей?

Самое забавное, что я делал так с 2021 года, но не говорил об этом публично. В нойкельнской ячейке Die Linke мы все так поступаем, но раньше не использовали это как часть кампании. Но на выборах в парламент Лейпцига мы увидели, что в своей кампании это использовал Нгуен [кандидат от «Левых»], а он, в свою очередь, это подхватил у австрийских коммунистов.

Но на самом деле еще в университете я читал про президента Уругвая Хосе Мухика, который жертвовал почти всю свою зарплату на благотворительность. Я помню, что тогда я подумал: «Если я стану политиком, поступлю так же».

Это место в парламенте должно принадлежать Нойкельну

Это работает, потому что люди понимают: Ферат занимается этим не ради денег. Он занимается этим, потому что это важно для него.

Наша цель заключалась в том, чтобы позиция депутата стала коллективной. Конечно, я — лицо этого движения, и если я совершаю ошибки, прилетает за это в первую очередь мне. Но это место в парламенте должно принадлежать Нойкельну, это должен быть голос Нойкельна. То есть не просто говорить: «я — голос Нойкельна», а действительно работать с людьми, давать им возможность высказаться, дать им голос в Парламенте — для меня это самое главное. Большинство политиков так не делают. Они обращаются к людям только во время выборов.

Одна из жалоб твоих избирателей — высокий уровень преступности в Нойкельне. Эту проблему хорошо эксплуатируют правые, и у них есть готовое решение: больше полицейского контроля, более строгие наказания для преступников. Как левые предлагают решить проблему преступности?

Чтобы эффективно бороться с преступностью, нужно сначала задать вопрос о том, почему она происходит. Мне кажется, причина — в социальном положении людей. Если у людей все в жизни в порядке, они не становятся преступниками. То же самое с террористами. Конечно, всегда есть безумные люди. Но если подумать [о беженцах из мусульманских стран], то они приезжают сюда из-за войны, они травмированы. Вы помещаете их в одном месте, где они живут в неопределенности и не знают, что с ними будет завтра. И в этих местах появляются люди, которые промывают им мозги [и вовлекают их в террористическую деятельность].

Так что я думаю, что самое важное — давать людям, которые приезжают сюда, возможность построить свою жизнь. Та же проблема с Герлицером [парк в Берлине, который известен тем, что в нем продают наркотики]. Беженцы переплывают через Средиземное море (а многие в нем тонут), не чтобы потом продавать наркотики немцам. Они приезжают сюда, потому что они хотят работать и помогать своим семьям.

Германии нужна миграция, потому что общество стареет. Все меньше молодых людей, которые могут делать отчисления в пенсионный фонд или платить за медицинскую страховку. Так что Германии нужна молодежь. Сейчас Германия приглашает рабочих из Бразилии. Зачем? У вас в стране есть люди, которые хотят работать. Дайте им профессиональное образование — и они будут работать.

В Германии мы все время говорим о миграции и преступности одновременно. Миграция, интеграция и преступность — всем этим занимается одно министерство. В итоге выглядит так, как будто это все связанные между собой проблемы. Поэтому один из пунктов программы нашей партии — создать отдельное министерство по делам миграции и интеграции. Для интеграции людей очень важно позволить им участвовать в жизни общества. Дать им участвовать в выборах и стать частью этого общества.

Все партии говорят о проблеме миграции. И позиция нашей партии: мы не говорим о миграции [как о проблеме], потому что мигранты не виноваты в том, что люди не могут позволить себе продукты, не могут заплатить за аренду, не могут найти квартиру.

Как ты упомянул, все немецкие партии, кроме «Левых», говорят о проблемах с миграцией. В программе «Левых» очень прогрессивная позиция по этому вопросу. Как ты думаешь, можно ли с ней привлечь голоса тех людей, которые на этих выборах проголосовали за АдГ?

Я уверен, что есть избиратели АдГ, которые на этих выборах проголосовали за меня после того, как я поговорил с ними в рамках кампании.

Когда я прихожу к ним домой, и они говорят мне, что главная проблема — в миграции, сначала это вызывает у меня гнев. Но потом я стараюсь успокоиться и узнать, как именно это влияет на их жизнь. Наша стратегия заключалась в том, чтобы обсуждать с людьми их проблемы, чтобы они осознали, что дело не в мигрантах. Дело в том, что политики работают не в интересах простых людей, а в интересах богатых.

Я называю нашу избирательную кампанию антифашистской, потому что в рамках нее мы смогли отреагировать на расистские нарративы, которыми люди набираются в соцсетях. На одной из наших встреч с избирателями, одна женщина сказала, что ей нравится Алис ВайдельГлава ультраправой «Альтернативы для Германии».. А еще ей нравится Грегор ГизиВлиятельный немецкий политик, член «Левых».. И ее мечта — чтобы они объединились в коалицию. А потом [после общения со мной] она сказала, что ей нравятся мои взгляды, и она проголосует за меня. Так что, возможно, она проголосовала за меня как за кандидата по округу, и за АдГ по спискам. Это безумие, но так это работает.

Как ты думаешь, с чем связан такой успех партии Die Linke на этих выборах? Еще месяц назад по опросам вы не проходили 5% барьер, а в итоге получили почти 9% голосов.

Во-первых, дело в нашей кампании с обходом квартир. Она показала людям, что мы можем повлиять на проблемы, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни.

Во-вторых, мы занимались прямой помощью. Например, у нас есть приложение, в котором люди могут указать свою арендную плату и узнать, не переплачивают ли они за нее, и если переплачивают, вернуть себе деньги через суд. Мы также проводили встречи, на которые люди могли прийти и рассказать о своих личных проблемах. Они приходили с самыми разными вопросами. Например, ко мне приходили пожилые люди, которые не умеют пользоваться интернетом и которым нужно было получить какую-то информацию оттуда.

Еще один фактор — все партии сдвинулись вправо и подхватили антимигрантскую риторику. «Левые» — единственная партия, которая сказала: нет, мы не пойдем этим путем. Германия поддерживает войны, продает оружие, и люди потом бегут от этих войн в Германию. Мы на стороне этих беженцев.

Мы также успешно использовали соцсети для агитации. У Хайди Рейхиннек и у меня очень популярные аккаунты в соцсетях, что позволило нам привлечь молодых людей. Многие раньше не знали о том, какую позицию «Левые» занимают по разным вопросам. Все знают, что есть левые, есть зеленые, есть социал-демократы, но не понимают разницу.

Die Linke критиковали за неоднозначную позицию по вторжению России в Украину. В 2023 году партию покинула Сара Вагенкнехт и ее сторонники, у которых были сильные пророссийские взгляды. Как после этого изменилась позиция партии по этому вопросу?

Да, большинство так называемых друзей Путина уже покинули партию. Такие люди, как я, считаем, что нужно критиковать Путина и поддерживать левую оппозицию в России. Однако левое крыло Die Linke также критикует НАТО. И я лично понимаю эту критику: Турция — часть НАТО. Германия отправляет оружие Турции, после чего это оружие оказывается в руках исламистских групп, которые тем же самым оружием убивают курдов и алевитов. Эрдоган делает то же самое, что и Путин, но на севере Сирии. Правильно критиковать Путина, но также нужно критиковать Эрдогана и НАТО.

Я не самый подходящий человек для обсуждения этого вопроса. Но я думаю, что Европе нужна другая политика по безопасности. Мы видим, как Трамп говорит, что европейские страны должны увеличить свой бюджет на оборону. Но мы считаем, что Германия должна стать более миролюбивой страной.

Прямо сейчас Украина находится в состоянии войны, и перед нами стоит вопрос о том, должны ли мы отправлять оружие. Но Европа два года отправляет оружие, и это не помогло достичь мира. Европа ничего не сделала, чтобы добиться мира. Китай и Бразилия хотят стать посредниками в мирных переговорах, но Европа не хочет с ними над этим работать.

И мы уже опоздали. Теперь Трамп хочет заключить мир на своих условиях. Мы идем к тому, что Трамп скажет: «Окей, Донбасс будет частью Россию». Так быть не должно. Это не соответствует левой политике.

В Германии это также чувствительная тема, потому что Германия начала две мировые войны, в которых погибли миллионы людей. Это неправильно, что сейчас она зарабатывает на войнах. Такие оружейные компании, как Rheinmetall, очень много заработали после вторжения Путина в Украину и начала войны Израиля и Газы. Мы считаем, что Германия должна добиваться мира, а не зарабатывать на оружии.

Так что мы не на стороне Путина. Мы на стороне мира. Но я понимаю, почему эта позиция подвергается критике. Путин напал на Украину, начал войну в Европе. Так что люди в Германии боятся, что Путин нападет и на нас, и считают, что нужно больше вкладываться в армию.

Некоторые жители Берлина плохо относятся к Нойкельну. Они считают, что это опасный и неблагополучный район. За что ты любишь Нойкельн?

Когда я был помоложе, то же самое говорили про КройцбергРайон по соседству с Нойкельном.. У меня была девушка, которая говорила: «Моя мама не разрешает мне приезжать в Кройцберг, пригоняй в Шарлоттенбург». «Почему?». «Потому что там опасно». Потом мы расстались, и я как-то встретил ее на Котбуссер Тор. Я спросил: «Что ты здесь делаешь? Тут же опасно?». И она такая: «Ну, тут классные бары, вечеринки». Так что вот так.

Медиа всегда говорили о Кройцберге как о каком-то опасном месте, потому что это мигрантский район. То же самое сейчас говорят о Нойкельне. Но это неправда. Да, у нас есть свои проблемы, но главная — в том, что это одно из беднейших мест в Германии.

Я люблю Нойкельн. Это мой дом. Разнообразие — это то, что делает Нойкельн Нойкельном. Нойкельн — это как Германия в миниатюре и в то же время как отдельный город. Так что я нойкельнец. [смеется] Мне нравится гулять по Нойкельну, тут можно очень вкусно поесть. Летом кажется, что ты где-то в отпуске: выходишь на улицу, а там люди из разных стран. Это очень интернациональный район. Я хочу, чтобы весь мир мог быть как Нойкельн. Но без тех проблем, которые есть в Нойкельне.