Откуда к нам пришли «семейные ценности»

От материнского капитала к ковчегу семейных ценностей

Первой знаковой мерой поддержки семей в постсоветской России стал материнский капитал, введенный в 2007 году. Тогда, на восьмой год непрерывного роста цен на энергоносители, Путин впервые обратил внимание на демографию и провозгласил курс на повышение рождаемости, правда, лишь пунктом, следующим за «эффективной миграционной политикой». В тексте его федерального послания от 2006 года именно женщины, а не семья в центре любых мер поддержки: им необходимо обеспечить сохранение не менее 40% заработка в декретном отпуске и компенсировать затраты на детские сады, чтобы те могли вернуться «к нормальной трудовой деятельности» после декрета. Ключевую меру не просто так назвали именно материнским капиталом: выделяемыми после рождения ребенка деньгами могла распоряжаться только женщина, выбирая, потратить ли его на жилье, образование детей или накопительную часть собственной пенсии. Так государство помогало матерям застраховаться от вынужденной потери работы и квалификации и, словами Путина, не попасть в «зависимое, а иногда и унизительное положение» в семье. В первый год действия материнского капитала сумма выплаты на каждого (второго или более) ребенка составляла 250 тысяч рублей или почти $9500 — почти 27 медианных месячных зарплат по стране.

У нашей редакции нет материнского капитала. Поэтому нам приходится рассчитывать только на вашу поддержку. Задонатьте нам любую сумму.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

«Консервативный поворот» Путина принято отсчитывать как раз с 2007 года, когда тот произнес знаменитую речь об «особом пути России» на международной конференции по безопасности в Мюнхене. Однако по-настоящему активная оборона «традиционных ценностей» развернется лишь в середине десятых: в 2013 году Госдума примет законы о «запрете гей-пропаганды» и «оскорблении чувств верующих», в 2014-м — о запрете ненормативной лексики в СМИ и искусстве. Тогда же в речах президента (и в стратегии национальной безопасности) на постоянной основе пропишутся «традиционные ценности» как противовес моральному упадку западных стран с семьей в качестве ключевого тега. Так внутриполитический вопрос улучшения демографии срастется с новой внешнеполитической идентичностью Кремля. Начиная с самого Путина кремлевские чиновни:цы и эксперт:ки сегодня предпочитают говорить о семейных ценностях не иначе как об инструменте «мягкой силы», отстаивая образ России как «флагмана» или «ковчега» традиционной семьи.

С началом войны в Украине консервативная политика Кремля села на стероиды. В ноябре 2022 года Путин подписал указ об «утверждении основ политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», призванный бороться с «деструктивным идеологическим воздействием», в том числе на демографию России. До этого публично атаковать право женщин на аборт позволяли себе в основном представители РПЦ или специализирующиеся на этой теме фигуры вроде сенаторки Елены Мизулиной и детского омбудсмена Павла Астахова. Летом 2023 года уже министр здравоохранения Михаил Мурашко назвал снижение абортов «ключевой задачей» ведомства и поддержал ограничение продажи препаратов для прерывания беременности, а заодно согласился подумать над запретом абортов в частных клиниках.

После этого частные медицинские центры в Крыму, Татарстане, Курской, Липецкой и Челябинской областях вдруг добровольно исключили прерывание беременности из списка услуг. В других регионах — Мордовии, Калининградской, Тверской и Новгородской областях — ввели административную ответственность за «склонение к абортам». А уже в декабре председательнице Совета федерации Валентине Матвиенко пришлось публично опровергать слухи о грядущем запрете абортов на федеральном уровне, подогретые соответствующим законопроектом. Правда, сделала это Матвиенко с неожиданной оговоркой: «Мы обязательно добьемся того, что аборты будут делаться только в случае насилия какого-то над женщинами либо по медицинским показаниям».

В ноябре 2023 года Верховный суд РФ запретил объявленное экстремистским «международное общественное движение ЛГБТ». По мнению суда, это «действующее на территории Российской Федерации с 1984 года» движение возникло в США как «часть политики ограничения рождаемости», предлагающей поощрение «нетрадиционных семейных отношений». За несколько месяцев до этого Путин подписал закон о запрете трансгендерного перехода. Комментируя единогласное принятие закона Госдумой, ее председатель Вячеслав Володин объяснил, что мера поможет защитить семью и традиционные ценности. А уже на исходе 2024 года Госдума сразу во втором и третьем чтениях приняла «закон о запрете пропаганды чайлдфри». В пояснительной записке автор:ки закона ссылаются на утвержденную Путиным политику по защите традиционных ценностей и необходимость «создания эффективного механизма» по защите семьи. Под административно наказуемой пропагандой подразумевается «формирование привлекательности отказа от деторождения или искаженного представления о социальной равноценности рождения детей и отказа от деторождения».

Смотрите наше видео о запрете «пропаганды» чайлдфри:

Как в России борются с бездетными?

Госдума запретила «пропаганду чайлдфри», но это еще не все

Видео-отдел DOXA, Соня Василькова

К концу года заговорили и о «налоге на бездетных» — правда, тут предложение депутата Госдумы, генерала Андрея Гурулева пришлось публично критиковать самой председательнице думского комитета по защите семьи, вопросам отцовства, материнства и детства Нине Останиной. Та назвала инициативу «безнравственной» и напомнила генералу, что перед введением подобных мер неплохо бы решить жилищные проблемы молодых россиян:ок. Зато уже по инициативе самой Останиной с этого учебного года будущие молодые россиян:ки — школьни:цы с 5 по 11 класс — смогут лучше подготовиться к традиционным гендерным ролям на уроках семьеведения, курс которого рассчитан на 34 часа. Пока что предмет преподают внеурочно: Минпросвещения намерено проанализировать интерес со стороны школьни:ц, прежде чем вводить его в обязательное расписание.

Как борьба с пабликами бездетных в VK, аресты организаторо:к квир-вечеринок и ограничение права на аборт скажутся на желании россиян:ок создавать крепкие семьи и улучшать демографическую статистику, мы увидим только годы спустя. Но пока что сама попытка изобразить из России оплот традиционных семейных ценностей выглядит несколько натянутой: страна не сильно отличается от государств западной Европы по статистике браков, разводов и детности. Российские женщины действительно все еще на несколько лет раньше выходят замуж и рожают первого ребенка: в 2022 году средний возраст по обоим показателям составил 26 летДля сравнения: немки вступают в первый брак в среднем в 31 год, а гражданки католической Испании — почти в 35. Француженка с наибольшей вероятностью родит первого ребенка в 29 лет, как, впрочем, и жительница Венгрии, правительство которой сильно раньше российского озаботилось семейными ценностями.. При этом средний коэффициент брачностиЧисло браков на 1000 человек населения в РФ после резкого скачка на фоне окончания карантинных мер и мобилизации в 2021–2022 годах в прошедшем году упал до 5 — это ниже чем в «лихие» 1990-е и лишь на один процентный пункт выше среднего уровня по Евросоюзу. А норму коэффициента рождаемости, необходимого для воспроизводства уровня населения — 2,1 ребенка на семью, — выполняют лишь два из 85 субъектов РФ: Тыва и Чеченская республика. Средний же по стране коэффициент составляет 1,46 ребенка, примерно как Швейцарии, Канаде или Норвегии.

Наконец, коэффициент разводимостиРассчитывается путем деления числа разводов на число браков и умножения частного от деления на 1000. в России в последние годы составлял около 4,7 — в два раза выше, чем в США, и в три — чем в Нидерландах. По иронии статистика разводов напрямую связана с мерами финансовой поддержки семей, ради которых россиян:ки порой заключают фиктивные браки.

За двадцать лет российское государство сместилось от финансовой поддержки рожающих женщин к цивилизационной риторике, ограничению права на аборт и наступлению на права всех, кто не вписывается в новое кремлевское представление о «семейных ценностях». Если в 2006 году Путин призывал защитить женщин от унизительного и бесправного положения в семье и обеспечить им трамплин к скорейшему возвращению на рынок труда, то в 2024-м он, все еще в сдержанной манере «главного европейца», размышлял о том, как тяга к высшему образованию влияет на репродуктивный возраст потенциальных матерей: «Поэтому первый ребенок появляется где-то в 30. […] На второго уже нет ни сил, ни времени. […] А для того чтобы обеспечить рост народного населения, это как минимум нужно, чтобы в семье было три ребенка».

Плохая новость в том, что эта динамика отражает не специфический кремлевский консервативный поворот и даже не его радикализацию во время войны, на которой, по подсчетам независимых СМИ, погибли уже почти сто тысяч россиян (в основном репродуктивного возраста). Переход от точечных мер поддержки новобрачных и матерей к агрессивному пронатализму происходит во многих странах.

Как стимулируют рождаемость и наступают на права женщин в других странах

Как справедливо отмечает религиовед Дмитрий Узланер, защита «семейных ценностей» — не российское ноу-хау, а идеологема международного масштаба. Причем уже давно выплеснувшаяся за пределы консервативного лагеря. Как и в случае с антимигрантским дискурсом, левоцентристские силы тоже включаются в эту игру. Например, в 2021 году нынешний премьер-министр Великобритании, представитель Лейбористской партии Кир Стармер в своем предвыборном эссе двадцать один раз упомянул слово «семья», хотя еще его предшественник в партии, Джереми Корбин, ратовал за отказ от налоговых привилегий официально зарегистрированным супругам. А некоторые левые интеллектуал:ки — например, социолог Вольфганг Штрейк — считают крепкую нуклеарную семью образца 1950-х необходимым сдерживающим фактором капитализма, с ослаблением которого напрямую связана и утрата работни:цами своих прежних прав и гарантий. Просто в отличие от левых, правопопулистские лидер:ки не стесняются переходить от риторики поддержки к риторике принуждения. Словами Антонины Левандовски из польской Федерации для женщин и планирования семьи, «принудительный пронатализм — это не обязательно лишь проявление патриархата или мизогинии. Он может быть и продуктом политических и экономических сил, безразличных к женщинам».

За безразличием к женщинам чаще всего стоит политэкономическая тревога по поводу старения населения, неизбежно следующего за спадом фертильности. Стареющее население означает большую нагрузку на пенсионную систему: меньшему числу новых работни:ц приходится поддерживать большее число пенсионеро:к. В пределе такая динамика может потребовать радикального пересмотра самой экономической модели или, по крайней мере, обязательств работодатель:ниц. Но мы все еще живем в мире, где прибыль частного бизнеса и экономический рост неприкасаемы, поэтому государствам приходится повышать возраст выхода на пенсию и требовать от женщин поактивнее рожать новых работни:ц. Хотя еще 50 лет назад развивающиеся страны, наоборот, ориентировались на контроль рождаемости: считалосьПроводниками экономической целесообразности контроля рождаемости были, в частности, нобелевские лауреаты Саймон Кузнец и Гуннар Мюрдаль , что это позволит семьям больше инвестировать в образование потомства, а государствам — меньше тратить на развитие необходимой для растущего населения городской и социальной инфраструктуры.

По данным ООН, к 2015 году почти треть всех государств в мире применяли те или иные пронаталистские — то есть, направленные на увеличение рождаемости — меры. В 1976 году таковых было лишь 10%. Доклад под заголовком «Добро пожаловать в Гилеад» британского НКО Population MatterОрганизация основана в 1991 году и выступает за добровольный контроль над рождаемостью ради борьбы с человеческим влиянием на климат. s фиксирует реализацию таких мер даже в тех государствах, которые еще не так давно были озабочены скорее контролем рождаемости.

Например, власти Ирана после восьмилетней разрушительной для экономики войны с Ираком субсидировали распространение бесплатных оральных контрацептивов, что даже при действующем запрете абортов привело к падению среднего количества детей с почти семи на одну женщину в 1970-х до менее двух в наши дни. Достигнув своих целей по экономическому росту, власти страны взялись заново наращивать деторождение: в 2014 году верховный аятолла Хаменеи обозначил цель удвоить население страны к середине ХХI века. Для этого иранским женщинам, которые уже составляют большинство студенто:к местных университетов, придется отказаться от «западных клише» вроде карьеры.

В Китае, где почти сорок лет рождение детей ограничивалось сверху политикой «одна семья — один ребенок», озабоченность старением населения выливается не только в расистские призывы ханьскому большинству рожать так же активно, как «уйгурские машины по производству детей», но и в усложнение (пока на региональных уровнях) прерывания беременности или вазэктомии для мужчин. А государственная пропаганда высмеивает бездетных профессионалок, взывая к их чувству долга перед Родиной. Одиноким же мужчинам предлагается импортировать жен из соседней Мьянмы.

Президент Турции Реджеп Эрдоган и вовсе называет аборты (все еще не запрещенные официально, но ограничиваемые локально) заговором с целью «стереть с лица земли турецкий народ», а рождение «всего» двух детей — «банкротством». Хотя в 1960-е турецкое правительство намеренно содействовало планированию семьи ради обеспечения экономического роста, как и Китай с Ираном.

Частым примером позитивной пронаталистской политики является Венгрия, чье правительство при Викторе Орбане не жалеет денег (по некоторым подсчетам, отдавая почти 5% ВВП) на стимулирование рождаемости. Например, через бесплатное дородовое сопровождение и кредиты в несколько десятков тысяч евро новым семьям, списывающиеся целиком в случае рождения троих детей. Правда, в случае развода супругам приходится выплачивать всю сумму долга в течение четырех месяцев. Инициатива по законодательному запрету абортов со скандалом провалилась, но формулировка о том, что жизнь начинается в момент зачатия, была даже внесена как поправка в текст Конституции страны.

А вот в соседней Польше, чье правительство до недавнего времни тоже щедро поддерживало деньгами семьи с детьми, аборты по-прежнему запрещены. При этом средства экстренной контрацепции можно приобрести только по рецепту. В местном школьном курсе «Подготовка к семейной жизни» слово «секс» присутствует лишь несколько раз, но семья упоминается 170. В 2021 году правительства Польши, Венгрии, Словении и Чехии подписали декларацию о необходимости «рожать больше европейских детей», чтобы сохранить в Европе христианскую культуру.

Семья встала в центр консервативной повестки и в США, где начинает свой новый президентский срок трижды женатый Дональд Трамп. Еще во время его прошлого президентства Верховный суд отменил федеральное право на аборт, и на сегодняшний день в 13 штатах из 50 аборты запрещены на всех стадиях, еще в четырех — после шести недель беременности. Образ нуклеарной семьи десятилетиями использовался представитель:ницами обеих американских партий в своей агитации, но особую ставку на него делают идеологи:ни «нового консервативного движения» из окружения Трампа, для которых даже республиканцы недостаточно правые.

В своей книге-манифесте глава Heritage Foundation«Мозговой центр» американского консерватизма, открытый в 1970-е на деньги крупного бизнеса. Кевин Робертс буквально предлагает заменить старую консервативную программу — традиционализм, свободный рынок, антикоммунизм — новой, в центре которой будет борьба за семью с мужчиной-добытчиком и женщиной-домохозяйкой. По его мнению, именно моральный кризис семьи находится в основании всех бед современной Америки, а решить его можно финансовой поддержкой рожающих супругов, возвращением к модели однозарплатной семьи и, конечно же, ограничением доступности абортов и ЭКО для женщин. Предисловие к работе Робертса писал новоиспеченный вице-президент США Джей Ди Вэнс, за которого выбравшему его в напарники Трампу даже пришлось оправдываться на предвыборных выступлениях: «Ну, этот парень просто очень любит семьи!».

Подробный разбор манифеста Робертса:

За что новые консерваторы не любят корпорации

Разбираем манифест, опубликованный придворным идеологом Дональда Трампа

Иван Красин

Фамилиализм на службе капитализма

В 2020 году The Atlantic опубликовало эссе политического обозревателя Дэвида Брукса под провокационным заголовком «Нуклеарная семья была ошибкой». В нем автор прослеживает динамику изменения состава американской городской семьи: в XIX веке она насчитывала несколько поколений под одной крышей, а в знакомую нам нуклеарную ячейку «двое родителей+двое детей» превратилась лишь к середине ХХ века, когда бурное развитие экономики потребовало мобильной рабочей силы.

Новая форма оказалась гораздо более уязвимой, чем предшествующая: в ней старшее поколение уже не могло ежедневно подхватывать задачи воспитания внуков, а внезапная потеря работы уже не страховалась наличием работающих братьев или сестер. Залогом выживания такой семьи действительно служила относительно высокая зарплата для мужчины, обеспеченная непрерывным экономическим ростом и давлением профсоюзов на работодатель:ниц, и активная помощь государства, предоставляющего медицинские услуги, бесплатную образовательную инфраструктуру, пособия по безработице и выплаты одиноким матерям. Разумеется, материальная база для существования нуклеарной семьи дополнялась репродуктивным давлением, дискриминацией женщин на рынке труда и, в большинстве стран глобального Севера, прямыми запретами прерывания беременности. А также защитой мужчин от ответственности за домашнее насилие.

Уже в 1970-е шаткое основание нуклеарной семьи оказалось под угрозой. Передовые экономики Запада впали в стагфляциюДо тех пор считавшееся почти невозможным сочетание роста цен и безработицы одновременно. после трех десятилетий непрерывного экономического роста. На этом фоне стремительную популярность обрели неолиберальные рецепты перезапуска экономики, опирающиеся главным образом на дерегуляцию бизнеса и сокращение социальных обязательств государства — стратегии, не совместимые с обеспечением почти полной занятости, высоких зарплат для рядовых работни:ц и щедрых пособий для всех остальных.

Именно в этот момент в политический мейнстрим проникает риторика «семейных ценностей»: новые режимы управления максимально заинтересованы в том, чтобы сгрузить расходы на воспитание детей и уход за стариками обратно на семьи, ценность которых становится все менее очевидной для рядовых граждан:ок. Так возникает потребность в комплексе моральных, политических и экономических тезисов, обосновывающих сакральную важность семьи.

На связь между воспроизводствами привычного нам образа семьи и капиталистической системы производства, разумеется, указывали и задолго до поворота к «семейным ценностям» конца 1970-х. Карл Маркс неоднократно обращал внимание на биополитические амбиции капитала, заинтересованного в стабильном производстве и перепроизводстве новых работни:ц. Его ближайший соратник Фридрих Энгельс, опираясь на этнографические исследования, связал переход человечества от групповых браков к парной моногамии с появлением частной собственности, передача которой по наследству подразумевает по крайней мере юридическую уверенность в происхождении собственных детей. Марксистский психоаналитик Вильгельм Райх считал подавление сексуальности, подчиненной «браку как узам, семье как долгу», интегральной частью идеологической гегемонии капитализма.

На волне демократизации 1960-х эту подобная критика фамилиализма — идеологии семейных ценностей — стала общим место в феминистской и активистской среде, представительни:цы которой начали экспериментировать с альтернативными способами общежития — от квир-сожительств до коммун. Впрочем, с 1972 года количество браков начало неуклонно снижаться, вне зависимости от этих экспериментов, как в США, так и в европейских странах или Японии.

Для экономиста Милтона Фридмана, семья представляла собой необходимый элемент в игре свободного рынка

В СССР, который не пострадал, а скорее даже выиграл от экономического кризиса 1970-х, избежав сокращения социальных расходов, пик брачности сместился на 1979 год. В демографии эту динамику принято называть «вторым переходом». Ее интерпретируют в первую очередь как окончательный разрыв между деторождением и сексуальной жизнью индивидов. Ровно так же первый «кризис» семьи проблематизировали консерваторы 1970-х — как перемену в привычках, редизайн моральных рамок. Который можно и нужно откатить назад.

«В западном мире семья радикально изменилась или даже была совсем уничтожена событиями последних трех десятилетий», — писал в 1981 году представитель Чикагской школы экономики Гэри Бэккер, чьи работы сформировали экономический аргумент в пользу семьи. «Событиями» американский экономист называет введение программ социальной поддержки: пенсий, выплат для женщин и даже мужчин-одиноких родителей, пособий по безработице, которые уменьшили потребность индивида в прочном браке. И увеличили дальнейшую потребность в государственной поддержке (а значит, и нагрузку на бюджет), что совершенно не совпадало с неолиберальным видением минимальных социальных расходов. Для Бэккера, как и, например, для другого знаменитого неолиберального экономиста (и тоже лауреата Нобелевской премии) Милтона Фридмана, семья представляла собой необходимый структурный элемент в игре свободного рынка. Именно ради семьи, ее безопасности, комфорта и будущего индивид активно включается в зарабатывание денег, и именно семья сдерживает его от деструктивных типов рыночного поведения, например, от азартных игр, слишком рискованных инвестиций или безудержного потребления. А программы господдержки «ослабляют семью, сокращают стимулы работать, сберегать и изобретать что-то новое; уменьшают накопление капитала и ограничивают нашу свободу», писал Фридман в совместной с супругой Роуз книге «Свобода выбирать».

Функциональная ставка неолибералов на семью совпала с программой американских неоконсерваторов, для которых на первом месте стоял вопрос о морали. Так, социолог Дэниел Бэлл в 1976 году указал на то, как щедрая поддержка государства лишает граждан:ок страха за свое будущее, а значит, и знаменитой протестантской умеренности — сначала в личном потреблении, а потом и, о ужас, в сексуальных желаниях. А это, в свою очередь, помимо всех прочих зол, провоцирует еще и инфляцию, ведь чем меньше семейных объединений, тем больше отдельных людей придется материально поддерживать за счет бюджета. Инфляция же обессмысливает сбережение для всех добропорядочных граждан:ок, окончательно нарушая общественный порядок.

Не менее влиятельным проводником этой идеи был и автор штампа о «столкновении цивилизаций» Самюэль Хантингтон, считавший, что именно социальные расходы, а не триллионы долларов, потраченных правительством США на гонку вооружений и вторжение во Вьетнам во времена Холодной войны, спровоцировали инфляционный кризис 1970-х. Ничего хорошего неоконсерваторы не видели и в том политическом воображении, которое открывалось массам за надежной ширмой добродетельной семейной жизни. На кону никогда не стояла одна только семья: после нескольких десятилетий ситуативных побед над расизмом, цензурой и произволом корпораций левые в США и Европе вовсю подбирались, например, к идее рабочего самоуправления и отмены частной собственности на производства. «Демократический порыв 1960-х», писал Хантингтон в докладе Трилатеральной комиссии, «бросил фундаментальный вызов существующим системам власти, публичой и частной». Из стремления ответить на этот вызов и подавить бунт на кухнях, заводах и улицах и вырос на первый взгляд неожиданный альянс неоконсерваторов и неолибералов в защиту семьи, как убедительно прослеживает в своей работе социологиня Мелинда Купер.

Причудливая смесь аргументов моралистов и экономистов проникла сначала в речи американских (и британских) политических лидеро:к, а потом и в логику государственных реформ, нацеленных на снижение социальных обязательств и заодно ослабление всех нерыночных форм солидарности, за исключением столь удобной семейной ячейки. Риторика демографической тревоги и ксенофобная конспирология, чаще всего сопровождающие «семейные ценности» сегодня, прикрепились к ним на официальном уровне не сразу. А вот гомофобия, расовый подтекст и общее неприятие любых альтернативных образов жизни вовсю звучали из уст первых лиц (например, Рейгана и Тэтчер) уже в 1980-е. При этом, по злой иронии, даже аргументы в пользу гей-браков зачастую формулировались на языке фамилиализма, ведь однополая семья все еще лучше никакой. «Я поддерживаю гей-браки не вопреки своему консерватизму, а именно из-за него», — скажет премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон в 2011 году.

Экспортный продукт западной идеологии

Спустя почти 15 лет такая логически откровенная последовательность британского элитария звучит эксцентрично: популистский поворот правых опирается на более интуитивно понятные конструкции вроде теории расового замещения, долга перед обществом или цивилизационного противостояния. В России и Восточной Европе риторика защиты семьи зачастую заимствована не столько из словаря экономисто:к или геополитических эксперто:к, сколько у религиозных активисто:к (вновь из США), которые активно «обменивались опытом» со своими сторонни:цами после распада СССР.

Как и в 1990-х, Россия вновь оказывается передовым полигоном для антидемократических политических технологий

Примером такого обмена является «Всемирный конгресс семей», основанный в 1995 году американским историком Алланом Карлсоном и профессором социологии семей из МГУ Анатолием Антоновым. На момент основания этого российско-американского НКО Карлсон был президентом Института Рокфорда — исследовательского центра, открытого в 1976 году для идеологической борьбы с демократическими общественными движениями. Со временем Всемирный конгресс семей получил финансовую поддержку православного олигарха Константина Малофеева, наладил сотрудничество с РПЦ и приобрел таких спикеров как Виктор Орбан, Игорь Додон и Маттео Сальвини.

Едва ли Всемирный Конгресс Семей или любая другая отдельная активистская организация может приписать себе заслугу кремлевского поворота к «традиционным ценностям». За меры институциональной и финансовой поддержки зарегистрированных семей в России взялись позже, чем в Польше или Венгрии, а более активное наступление на права ЛГБТ+ или чайлдфри-людей произошло уже на фоне окончательного уничтожения публичной политики. Просто, как и в случае с экономическими реформами администрации Егора Гайдара в начале 1990-х, Россия вновь оказывается передовым полигоном для антидемократических политических технологий. Хотя в этот раз масштаб исторической иронии оказался еще заметнее: едва ли американские антикоммунисты из неолиберального и неоконсервативного лагерей могли предугадать, что через полвека их любимую идеологему используют во внешнеполитическом противостоянии с Западом выходцы из советских спецслужб.

Никакого противоречия тут нет, если помнить про структурную роль семьи в воспроизводстве отношений частной собственности, тел новых работни:ц и идеологии границы — между домашним уютом и суровым внешним миром, своими и чужими, национальным государством и его «цивилизационными» врагами.

Социолог и историк Мишель Фуко не уставал напоминать, что любая политическая элита заинтересована в первую очередь в эффективном управлении населением и территорией. В 1970-е он с оптимизмом смотрел на неолиберальную модель, которая обещала ограничить вмешательство в жизнь индивида системой экономических стимулов. Но признавал, что государство всегда может вернуться к более прямому воздействию на тела своих гражданок. Так и случилось — к концу ХХ века общее желание неолибералов и консерваторов сократить государственную поддержку индивидов и остановить их растущие притязания на устоявшийся порядок оформилось в теорию о том, что стареющее население (а не лавинообразный отток капитала в оффшоры и финансовые спекуляции) угрожает экономике. Попытки решать сформулированную таким образом проблему через привлечение дешевого труда из бедных стран привели к популистской реакции с ее конспирологией «расового замещения». Апроприировав тему демографической тревоги, сегодня правые популисты по всему миру все активнее пытаются «вернуть» своих граждан:ок к дисциплинированному воспроизводству семьи в том виде, в котором она исторически существовала не более сотни лет.

Как сохранить тепло, интимность и поддержку, которую многие (но не все) из нас привыкли получать в семьях вне навязываемого идеала нуклеарной ячейки с 2,2 детьми? Ответ на этот вопрос даже не нужно особо искать. В реальности уже существует множество типов совместного проживания, любви и взаимоподдержки, которые государство по каким-то причинам отказывается маркировать как полноценную семью. И это даже необязательно полиаморная ячейка или анархо-коммуна. Это и пары, живущие вместе без оформления официального брака, и матери-одиночки, воспитывающие ребенка совместно с другими родственниками, и друзья, годами снимающие квартиру вскладчину. Например, кубинское законодательство с недавних пор трактует семью как «союз людей, объединенных аффективными, психологическими и сентиментальными связями и решивших жить совместно и поддерживать друг друга». Даже вроде бы радикальная формулировка «упразднения семьи» в текстах коммунистки М.Е. О’Брайан на самом деле предполагает не уничтожение, а эмансипацию «искренней любви и заботы, обретенной пролетариями посреди житейских тягот: радость и удовольствие эротизма, интимность родительства и романтической связи». Такие семейные ценности не грех записать в стратегию национальной безопасности.