«Можем ли мы без оговорок оплакивать погибших в Израиле, равно как и погибших в Газе?»

«Компас скорби»

Вопросы, требующие немедленной общественной дискуссии, — те, которые трудно обсуждать в доступных нам рамкахВ теории Батлер «рамки» (frames, framework) — символические структуры и способы репрезентации: языковые, визуальные, нарративные, через которые воспроизводится реальность. Они действуют как механизмы власти, формируя, что становится видимо, а что остается за «рамкой», организуют наше восприятие и понимание нормы. В тексте Батлер утверждает, что рамки «фреймируют» норму человечности и общественное восприятие того, чьи жизни ценны и следовательно достойны скорби, а чьи — находятся за пределами оплакивания и эмпатии. . Хотя нам хочется перейти прямо к сути, границы рамок делают это практически невозможным: мы не можем сказать то, что нужно сказать. Я хочу поговорить о насилии — о текущем насилии, об истории насилия и его многочисленных формах. Однако если мы документируем насилие, то есть рассматриваем массированные бомбардировки и убийства в Израиле, совершаемые ХАМАС, как часть этой истории, нас могут обвинить в «релятивизме»Релятивизация предполагает, что насилие судится не само по себе, а оценивается относительно поведения жертвы; виктимблейминг — один из эффектов этой перспективы. или «контекстуализации»Обращение к контексту насилия якобы только для его оправдания; о проблематичности такой позиции Батлер рассуждает дальше в тексте.. Мы вправе осуждать или одобрять, и в этом есть смысл, но разве это все, что требуется от нас с этической точки зрения? Я действительно безоговорочно осуждаю насилие, совершенное ХАМАС. Это страшное и отвратительное массовое убийство. Такой была моя первая реакция, и она неизменна. Но есть и другие реакции.

Практически сразу люди хотят выяснить, на чьей ты «стороне», и очевидно, что единственной приемлемой реакцией на такие убийства является их безоговорочное осуждение.

Но почему иногда нам кажется, что попытка подобрать правильный язык или разобраться в исторической ситуации подвергает сомнению наше решительное моральное осуждение?

Действительно ли релятивистским является вопрос о том, что именно мы осуждаем, каков должен быть масштаб этого осуждения и как лучше описать политическую формацию или формации, против которых мы выступаем? Было бы странно выступать против чего-либо, толком не понимая и не характеризуя это. Особенно странно было бы верить, будто осуждение требует отказа от понимания под страхом того, что знание может служить только релятивистской функции и подрывать нашу способность судить. Что если с точки зрения морали наше осуждение необходимо распространять и на другие преступления, не менее ужасные, чем те, которые постоянно освещаются в медиа? Когда и где начинается и заканчивается наше осуждение? Разве вместе с моральным и политическим осуждением нам не нужна критическая и осведомленная оценка ситуации без опасения, что осведомленность превратит нас в глазах других в моральных неудачни:ц и соучастни:ц чудовищных преступлений?

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Есть и те, кто действительно использует историю израильского насилия в регионе [Палестины] для оправдания действий ХАМАС, применяя для этого искаженную оптику моральных убеждений. Скажем прямо, израильское насилие в отношении палестин:ок ошеломительно: непрекращающиеся бомбежки, убийства людей любых возрастов в их домах и на улицах, пытки в тюрьмах, технологии истощения в Газе и лишение домов. Это насилие в его многочисленных формах применяется против народа, живущего в условиях апартеида, колониального господства и в статусе апатридовЛица, не имеющее какого-либо гражданства. В оригинале Батлер использует понятие statelessness. . В то же время, когда «Гарвардский комитет солидарности с Палестиной» выступает с заявлением о том, что «только режим апартеида виноват» в смертоносных атаках ХАМАС на израильские объекты, он ошибается. Распределять ответственность подобным образом ошибочно, и ничто не должно освобождать ХАМАС от ответственности за совершаемые ими чудовищные убийства.

В то же время «Гарвардский комитет солидарности с Палестиной» не заслуживает занесения в «черный список» или угроз в свой адрес. Они, безусловно, правы, когда указывают на историю насилия в регионе: «От систематического захвата земель до регулярных авиаударов, от произвольных задержаний до военных блокпостов, от насильственного разделения семей до целенаправленных убийств — палестин:ки вынуждены жить в состоянии смерти, как медленной, так и внезапной».

Это точное описание, и об этом необходимо сказать, но это не означает, что насилие ХАМАС — это то же израильское насилие, только под другим именем. В самом деле, нам следует выработать некоторое понимание того, почему такие группы, как ХАМАС, набрали силу на фоне невыполненных обещаний, данных в ОслоСоглашения «Осло I» и «Осло II» 1993 и 1995 года — ключевые документы, заключенные между Израилем и Организацией освобождения Палестины с целью установления мирного процесса по разрешению конфликта. В этих соглашениях был определен поэтапный процесс создания ограниченного самоуправления Палестины на Западном берегу и в секторе Газа через учреждение Палестинской автономии. , и «состояния смерти, медленной и внезапной», которое описывает существование многих палестин:ок, живущих в условиях оккупации — будь то постоянная слежка и угроза административного ареста без соблюдения процессуальных норм или усиливающаяся блокада, лишающая житель:ниц Газы лекарств, пищи и воды. Однако, обратившись к истории движения ХАМАС, мы не найдем морального или политического оправдания его действий. Если мы рассматриваем палестинское насилие как продолжение израильского, как это предлагает сделать «Гарвардский комитет солидарности с Палестиной», то существует только один источник моральной ответственности, и тогда даже палестин:ки не могут считаться автор:ками собственных насильственных действий.

В этом случае невозможно признать, что действия палестин:ок в принципе автономны.

Крайне важно отделить анализ повсеместного и непрекращающегося насилия со стороны израильского государства от любого оправдания насилия, чтобы понять, какими способами можно покончить с колониальным господством, прекратить произвольные аресты и пытки в израильских тюрьмах, остановить блокаду Газы, где вода и продовольствие нормированы контролирующим границы национальным государством. Иными словами, вопрос о том, какой мир еще возможен для всех житель:ниц этого региона, зависит от способов покончить с режимом поселенческого колониализма.

У ХАМАС есть один страшный и ужасающий ответ на этот вопрос, но существует и много других. Если нам запрещают говорить об «оккупации» (что является частью современного немецкого DenkverbotВ переводе означает «запрет на мысль».), если мы не можем даже развернуть дискуссию о том, является ли израильский военный режим над данным регионом расовым апартеидом или колониализмом, то у нас нет надежды понять ни прошлое, ни настоящее или будущее. Так много людей, наблюдающих за бойней в медиа, чувствуют себя совершенно безнадежно. Но одна из причин этого заключается именно в том, что они наблюдают за происходящим только через медиа, проживая в сенсационном и скоротечном мире безнадежного морального возмущения. Другая политическая нравственность требует времени, терпеливого и бесстрашного пути познания и обозначения, чтобы к моральному осуждению добавилось еще и моральное видение.

Я против насилия, которое совершает ХАМАС, и у меня нет оправдания. Когда я говорю это, я четко выражаю свою моральную и политическую позицию. Я не пытаюсь увиливать, когда размышляю о том, что предполагает и подразумевает это осуждение. Люб:ая, кто присоединяется к моему осуждению, возможно, хочет спросить: должно ли моральное осуждение основываться на каком-то понимании того, против чего оно направлено? Можно ответить: «Нет, мне не нужно ничего знать о Палестине или ХАМАС, чтобы понять, что-то, что они сделали, неправильно, и осудить это». Остановиться на этом и положиться на репрезентации современных медиа, даже не задаваясь вопросом, действительно ли они компетентны, позволяют ли они историям быть рассказанными — значит принять определенное невежество и довериться предлагаемой рамке. В конце концов, все мы заняты и не можем быть историк:инями или социолог:инями. Таков возможный способ думать и жить, и люди с хорошими намерениями так и живут. Но какой ценой?

Что если бы наши мораль и политика не ограничивались актом осуждения? Что если мы настоятельно продолжим спрашивать, какая форма жизни могла бы освободить этот регион от подобного насилия? Что если помимо осуждения бесчеловечных преступлений мы бы хотели создать будущее, в котором насилие такого рода прекратится? Это нормальное стремление, выходящее за рамки сиюминутного осуждения. Необходимо знать историю ситуации. Знать, как боевая группировка ХАМАС развивалась посреди разрухи, которая сложилась после соглашений в Осло и затронула житель:ниц Газы. Тех, перед которыми так и не выполнили обещания о самоуправлении. Необходимо знать о других формированиях палестин:ок с иными тактиками и целями, а также историю палестинского народа и его стремления к свободе и политическому самоопределению, к освобождению от колониального господства и повсеместного военного и карательного насилия.

Лишь тогда мы могли бы стать частью борьбы за свободную Палестину, в которой ХАМАС будет упразднен или вытеснен группами, стремящимися к ненасильственному сосуществованию.

Для тех, чья моральная позиция сводится только к осуждению, понимание ситуации не является целью. Моральное возмущение такого рода, пожалуй, и антиинтеллектуально, и «презентистски»От понятия презентизм — взгляд на прошлое только через оптику современности, без учета исторического контекста и условий того времени. . Тем не менее, возмущение может побудить человека обратиться к учебникам истории, чтобы выяснить, как подобные события могли произойти и могут ли условия измениться так, чтобы не допустить насилия в будущем. Не стоит считать, что «контекстуализация» — это морально проблематичное занятие, даже если некоторые ее формы можно использовать для перекладывания вины или оправдания. Можем ли мы разграничить эти две формы контекстуализации? Если кто-то считает, что контекстуализация ужасного насилия отвлекает от него или, что еще хуже, рационализирует, это не значит, что мы должны поддаться идее, что все формы контекстуализации морально относительны. Когда «Гарвардский комитет солидарности с Палестиной» заявляет, что «только режим апартеида виноват» в атаках ХАМАС, он поддерживает неприемлемую версию моральной ответственности.

Кажется, для того, чтобы понять, как произошло то или иное событие или какое значение оно имеет, необходимо изучить историю. Это значит, что мы должны расширить наш угол зрения и выйти за пределы чудовищности настоящего момента, не отрицая его ужаса, но в то же время не позволяя этому «ужасу» репрезентировать все ужасы, которые можно представить, знать и которым можно противостоять. Современные медиа в подавляющем большинстве не детализируют те ужасы, которые палестинский народ переживает на протяжении десятилетий в виде бомбардировок, произвольных атак, арестов и убийств. Если ужасы последних дней приобретают для медиа большее значение, чем ужасы последних семидесяти лет, то моральная оценка текущего момента грозится затмить понимание той радикальной несправедливости, которой подвергаются оккупированная Палестина и насильственно перемещенные палестин:ки, а также понимание гуманитарной катастрофы и гибели людей, происходящих прямо сейчас в Газе.

Об оккупации Газы и блокаде Западного берега

«Мы не смогли предотвратить эту катастрофу, но обязаны предотвратить новую»

Журналистка из Иерусалима о том, почему можно поддерживать палестин:ок и осуждать ХАМАС

Александра Лисогор

Некоторые справедливо опасаются, что любой контекстуальный анализ насильственных действий, совершенных ХАМАС, будет использован для их оправдания или что контекстуальный анализ отвлечет внимание от ужаса, который они совершили. Но что если сам ужас побуждает нас к контекстуализации? Где начинается этот ужас и где он заканчивается? Когда пресса говорит о «войне» между ХАМАС и Израилем, она предлагает свою рамку для понимания ситуации. По сути, эта рамка заранее предлагает определение ситуации. Если же Газа представляется как оккупированная «тюрьма под открытым небом», то возникает иная интерпретация. Казалось бы, это просто описание, но язык сужает или облегчает то, что мы можем сказать, как мы можем это описать и что мы можем узнать. Да, язык может описывать, но он получает эту власть, только если соблюдает ограничения относительно того, что приемлемо говорить. Если решено, что нам не нужно знать, сколько палестинских детей и подростков было убито на Западном берегу и в Газе в этом году или за годы оккупации; что эта информация не важна для понимания или оценки нападений на Израиль и убийств израильтян:ок, значит, мы решаем, что не хотим знать историю насилия, скорби и возмущения.

Такую историю, какой ее проживают палестин:ки. Мы хотим знать только историю насилия, скорби и возмущения израильтян:ок.

Одна [моя] израильская подруга, называющая себя «антисионисткой», пишет в интернете, что испытывает ужас за свою семью и друзей, что потеряла близких. Наши сердца, конечно же, как и мое, отзываются на ее слова. Это, безоговорочно, ужасно. И все же разве нет момента, когда ее собственный опыт ужаса и утраты своих друзей и семьи можно соотнести с тем, что чувствуют палестин:ки на другой стороне; или с тем, что они чувствовали после многих лет бомбардировок, тюремного заключения и военного насилия? Я тоже еврейка, которая живет с травмой, передающейся из поколения в поколение в связи со злодеяниями, совершенными против таких же людей, как я. Но они совершались и против людей, не похожих на меня. Мне не нужно отождествлять себя с конкретным лицом или именем, чтобы обозначить жестокость, которую я вижу. По крайней мере, я стараюсь этого не делать.

В конце концов, проблема заключается не только в недостатке эмпатии. Ведь эмпатия в основном формируется в рамке, позволяющей осуществить идентификацию или перевести чужой опыт в свой собственный. Если же в господствующей рамке одни жизни считаются более достойными оплакивания, чем другие, то из этого следует, что один ряд потерь более ужасен, чем другой. Вопрос о том, чьи жизни достойны скорби, является неотъемлемой частью вопроса о том, чьи жизни стоит ценить. В этой точке решающую роль играет расизм. Если палестин:ки — «животные», как настаивает министр обороны Израиля, а израильтян:ки теперь представляют «еврейский народ», как настаивает Байден (сужая всю еврейскую диаспору до Израиля, как того требуют реакционер:ки), то единственные достойные скорби люди на этой сцене, единственные, кто имеет право на скорбь, — это израильтян:ки, так как сцена «войны» сейчас разыгрывается между еврейским народом и животными, которые стремятся его убить.

Безусловно, это не первый случай, когда группа людей, стремящихся освободиться от колониальных оков, изображается колонизаторами в виде животных. Являются ли израильтян:ки «животными», когда они убивают? Такая расистская трактовка современного насилия воспроизводит колониальную оппозицию между «цивилизованными» и «животными», которые должны быть побеждены или уничтожены, чтобы сохранить «цивилизацию». Если мы придерживаемся этой рамки, заявляя свое моральное несогласие, мы оказываемся вовлечены в форму расизма, которая выходит за пределы нашего высказывания и затрагивает структуру повседневной жизни в Палестине. И за это, несомненно, положены радикальные репарацииВ данном контексте под репарациями имеется в виду более обобщенное значение «возмещение ущерба»..

Если мы считаем, что моральное осуждение должно быть четким, точным актом без привязки к какому-либо контексту или знанию, то мы неизбежно принимаем условия, в которых это осуждение звучит; принимаем ту сцену, на которой разыгрываются альтернативы. В недавнем контексте принять эти условия — значит повторить формы колониального расизма, которые являются частью структурной проблемы, требующей решения, а также непроходящей несправедливости, которую необходимо преодолеть. Таким образом, мы не можем позволить себе отмахнуться от истории несправедливости во имя моральной безусловности, поскольку в этом случае мы рискуем допустить дальнейшую несправедливость, и в один момент наша безусловность пошатнется на этой не очень твердой почве. Почему мы не можем осуждать морально отвратительные поступки, не теряя при этом способности мыслить, знать и судить? Разумеется, мы можем и должны делать и то, и другое.

Акты насилия, которые мы наблюдаем в СМИ, ужасны. В такие моменты повышенного медиа-внимания насилие, которое мы видим, — это единственное насилие, которое мы знаем. Повторюсь: мы справедливо порицаем это насилие и выражаем свой ужас. У меня уже несколько дней болит желудок. Все, кого я знаю, живут в страхе того, что предпримет израильская военная машина в следующий раз, воплотится ли геноцидная риторика Нетаньяху в массовые убийства палестин:ок.

Я спрашиваю себя: можем ли мы без оговорок оплакивать погибших в Израиле, равно как и погибших в Газе, не увязая в дискуссиях о релятивизме и эквивалентности?

Возможно, более широкий «компасВ данном контексте используется скорее как спектр, диапазон. скорби» послужит более глубокому идеалу равенства, который признаёт одинаковую оплакиваемость жизней и порождает возмущение тем, что эти жизни не должны были быть утрачены, что погибшие заслуживали более долгой жизни и равного признания своих жизней. Как мы можем воображать будущее равенство живущих, не зная, что, по данным Управления ООН по координации гуманитарных вопросов, с 2008 года, еще до начала нынешних действий, израильские войска и повстан:ки убили около 3800 мирных палестин:ок на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа? Где же мировая скорбь по ним? Сотни палестинских детей погибли с тех пор, как Израиль начал свои «реваншистские» военные действия против ХАМАС, и еще больше погибнет в ближайшие дни и недели.

Нашим моральным позициям не должна угрожать необходимость уделить некоторое время изучению истории колониального насилия и исследованию языка, нарративов и рамок, используемых сегодня для освещения и объяснения, а также предварительной интерпретации того, что происходит в этом регионе. Такое знание крайне важно, но не для того, чтобы рационализировать существующее насилие или санкционировать дальнейшее. Его цель — дать более точное понимание ситуации, чем-то, что можно получить, опираясь только на неоспоримое определение настоящего. Ведь к уже принятым нами позициям моральной оппозиции могут добавиться и другие, в том числе оппозиция военному и полицейскому насилию, пронизывающему жизнь палестин:ок в регионе, отнимающему у них право на скорбь, на знание и выражение своего негодования и солидарности, на поиск собственного пути к свободному будущему.

Лично я отстаиваю политику ненасилия, осознавая, что она, вероятно, не может работать как абсолютный принцип, который должен применяться во всех случаях. Я считаю, что освободительная борьба, практикующая ненасилие, поможет создать мир без насилия, в котором мы все хотим жить. Я безоговорочно осуждаю насилие, но в то же время я, как и многие другие, хочу быть частью воображения и борьбы за справедливость и подлинное равенство в данном регионе. Борьбы, которая положит конец оккупации и таким группировкам, как ХАМАС; благодаря которой расцветут новые формы политической свободы и справедливости. Без равенства и справедливости, без прекращения государственного насилия, осуществляемого государством Израиль, которое само было основано на насилии, невозможно представить себе будущее — будущее подлинного мира, а не «мира» как эвфемизма для нормализации, то есть сохранения структур неравенства, бесправия и расизма.

Однако такое будущее не может наступить без свободы называть, описывать и выступать против любого насилия, включая израильское государственное насилие во всех его формах, и делать это без страха цензуры, криминализации или злостного обвинения в антисемитизме. Мир, которого я желаю, — это мир, который будет противостоять нормализации колониального господства и поддерживать самоопределение и свободу палестин:ок; мир, который, по сути, будет реализовывать самые сокровенные желания всех житель:ниц этих земель — сосуществовать вместе в условиях свободы, ненасилия, равенства и справедливости. Эта надежда, несомненно, многим покажется наивной и даже невозможной. И все же некоторые из нас должны безудержно держаться за нее, отказываясь верить в то, что существующие ныне структуры будут существовать вечно. Для этого нам нужны наши поэт:ессы и наши мечтатель:ницы, неприрученные дураки — те, кто умеет организовываться.